24 января 2007 г.
Не матерюсь я. Совсем. Иной раз вроде бы и стоит, а не получается: это как у певцов - бас, он ведь без стресса для связок никак не может вдруг ни с того, ни с сего залиться тенорком. Это я не в порядке самокомплимента, совсем наоборот: уж лучше б я материлась, чем так-то...
Я умные слова очень люблю, понимаете, какая беда? Нервы у людей нынче слабые, ученых слов совершенно не вытерпливают. А у меня еще в текстах очень с логикой плохо. Ну гуманитарий я, взять с меня нечего, лампочку включаю и всю жизнь смотрю на это зачарованно, как на чудо природы. Потому что мне непонятно, чего там такое горит, что освещает всю мою сумбурную ночную жизнь, полную страстей и сомнений. Смысл неясен. Телефон звонит - я опять изумляюсь: как это??? Из города Лос-Анджелеса, из страны Америки, грозящей нам третьей мировой войной, звонят, не в дверь же постучали! А мне слышно. Притом не хуже, чем если бы в дверь... Вот я и говорю: гуманитарий. Мой кумир - академик Гинзбург, потому что он самый главный физик на свете.
Да, так вот: я не матерюсь. А умных слов произношу довольно много. Знаю даже такие, от которых и у академика Гинзбурга глаза на лоб полезут, если он вдруг услышит. Хотя он и человек весьма пожилой, и циник изрядный, и впридачу нобелевский лауреат, а я никто, ничто и звать меня никак. Но с другой стороны, должно же меня хоть что-то отличать от аморфной массы других журналистов, если я даже не матерюсь и никакими выдающимися достоинствами не обладаю. Меня даже по телевизору за всю жизнь от силы раз шесть показали, и то издали. Так что своим знанием умных слов я самоутверждаюсь, как только могу, и частенько компенсирую отсутствие логики в заметках. Ну и, разумеется, отсутствие табуированной лексики, потому что без нее сегодня не совсем прилично быть журналистом. А журналисткой так и попросту стыдно: матерые журналистки - это такие специальные женщины, которые много курят, разговаривают приятными низкими голосами (почти как тот оперный бас, который не способен быть тенором), знают про жизнь все сразу, умеют готовить все на свете, от сашими до макарон по-флотски, мужественно держат любые удары судьбы, изящно матерятся прямо на летучках, демонстративно недолюбливают мужчин, но подчеркивают свои сексуальные способности - часто с помощью того же мата. Словом, из всего этого следует, что никакая я не журналистка, потому что, напротив, очень люблю умные слова. Из-за этих умных слов - все мои беды.
Вот, например, пишу я статью. Про любовь. Потому что ни один нормальный редактор не доверит мне писать статью про академика Гинзбурга. А про любовь - запросто. И вот, рассуждая о любви, я непременно вворачиваю в ткань повествования какое-нибудь мудреное словцо, скажем, «престидижитатор». Исключительно для красоты слога, но при этом стараясь не слишком исказить смысл сказанного. Выходит эта моя статья про любовь в прессе. Прессу читает враждебно настроенная ко мне публика. И у публики той темнеет в глазах от ярости, когда она натыкается на слово «престидижитатор». У нее и так в глазах меркнул белый свет с каждым абзацем, пока она впитывала мои девичьи рассуждения на любовную тему, а тут еще этот «престидижитатор», прости господи. Публика все бросает и начинает закидывать меня яростными «эмейлами», угрожая физической расправой, если (далее - цитата из реального письма «ты, на х..., не прекратишь уродовать великий, могучий, правдивый и свободный русский язык, б...»
Да милые вы мои, как же мне после таких писем не уродовать ваш великий и могучий?! У меня еще в госуниверситете однажды стрясся престранный эпизод, когда я поимела неосторожность вместо слова «окрестности» употребить в каком-то невинном сочинении иноземное существительное «ландшафт»: моя педагогесса, проявив себя отпетой почвенницей, лишила меня права посещать ее лекции - и, представьте себе, как раз за это самое, за уродование великого, могучего, правдивого и свободного русского языка. Я-то, сказать по правде, ничуть не огорчилась, поскольку именно на том самом месте и началась моя самая великая любовь в жизни, и свобода от лекций злобной тетки пришлась мне весьма на руку, но прецедент был создан: первая же репрессия, как и все до одной последующие, случилась фактически на ровном месте - помилуйте, чем оно плохое, слово «ландшафт»? Да ничем решительно. Хорошее оно слово, красивое. И «престидижитатор» - тоже отличное, яркое, экспрессивное слово, так и катается конфеткой на языке. А уж про какой-нибудь «эксгибиционизм» и говорить нечего, фейерверк, а не слово.
Так что, знаете? Вы как хотите, а я и дальше буду продолжать ваш драгоценный русский язык по-всякому уродовать. А вы, повторяю, как хотите. Нравится вам браниться матом - на здоровье, мы, как нам тут давеча ввинчивали из парламента, живем в стране победившей демократии. Вот только не надо мне рассказывать, как этот мат исключительно окультуривает нашу и без того шибко культурную русскую культуру. Не надо путать кислое с пресным. Что нецензурная брань является огромным пластом языковой культуры - это любой ребенок сегодня знает. Но при этом она не перестает быть ни бранью, ни нецензурной. И если русская культура и понесла за время своего существования невосполнимые лингвистические утраты, то никоим образом не вследствие вливаний, влияний, заимствований, интеграций и миграций иноязычной лексики - а сугубо вследствие того, что громадная часть маргинального населения нашей страны, включая детей, едва овладевших речью, имеет обыкновение беседовать, используя преимущественно подзаборные обороты. Но тут я бессильна что-либо исправить и в крестовые походы против мата пускаться не намерена: на таких хлюпиков, как я, всегда найдется группа ученых с бородками, которые погладят меня по маковке и заведут свою вечную волынку про «пласт культуры, пласт культуры...» А во-вторых, я уверена, что и мой любимый академик Гинзбург нет-нет да и матюгнется всласть... но ведь это же Гинзбург! Гинзбургу можно, ладно уж. Есть такие хорошие мужчины, которым все можно... Нет, я буду в одиночку вести свой маленький, непредвзятый, тихий, пожизненный книжный бой. Развлекая до печеночных колик матерых журналисток своим подчеркнутым языковым чистоплюйством.
Елена Генина
