22 марта 2007 г.
Концертом знаменитого российского пианиста Алексея Наседкина тольяттинский музыкальный салон отметил свое пятилетие.
Один из чаемых тольяттинцами очажков человеческого тепла возник пять лет назад. Это культурный центр "Персона". При нем - музыкальный салон. Отголоски его рождения, а потом и функционирования доходили и до Самары. Нет-нет да и услышишь от музыкантов: едут в Тольятти, в музыкальном салоне выступать. Действительно, просматривая присланное деловитой "Персоной" подспорье для статьи - список мероприятий за пятилетку, вижу: среди тольяттинских и московских имен (этих больше всего есть и самарские. Этих поменьше. Но тоже немало: пианисты Николай Фефилов, Александра и Дмитрий Дятловы, Сергей Загадкин, Александр Хабаров, флейтист Виктор Дрожников, фортепианный квартет самарской филармонии под руководством Ирины Смоляковой, певицы Лина Мерникова и Ольга Сафронова. А тольттинцев невозможно перечислить! В основном молодежь - студенты института искусств. Салон работает по четвергам. Ну-ка посмотрим, чем они могут похвастаться! Потянулась к списку мероприятий за эти годы. Стала считать "Музыкальные четверги", насчитала около полутора сотен. Вот, например: Вечер скрипичной музыки. Концерт класса преподавателя Тольяттинского музыкального училища Л.А. Магерамовой. Или: Концерт класса вокала профессора Тольяттинского института искусств Г.А.Сорокиной. А вот и гастролер. Концерт з.а. РФ доцента Московской консерватории Андрея Диева (фортепиано).
Но мы приглашены не на рядовой "четверг". И вообще не в четверг. Концерт народного артиста России профессора Московской государственой консерватории Алексея Наседкина состоится в праздник. Музыкальный салон справляет юбилей.
Выглядит "Персона" интересно. Уютный зальчик на сто человек, с балконом. Пара колонн, чтобы мы себя чувствовали как в Колонном зале. От зала белым коридорчиком и вниз, по ступеням, - попадаешь в картинную галерею. К юбилею, кроме концерта Алексея Наседкина, здесь развернута выставка тольяттинского художника Федора Юрицына. Раз центр - "Персона", то и выставка, понятно, во всех смыслах персональная. Картины просачиваются и в коридоры, и в концертный зал. Живопись и акварели Юрицына по большей части нефигуративны. Расплывающиеся звезды, расползающиеся по мятой бумаге прожилки, разбегающиеся в разные стороны пятнышки. Мягкие, нежные тона, музыка цвета, и музыка, надо заметить, очень подстать тому, что изготовились слушать. Мечтательному европейскому и русскому романтизму.
Алексей Наседкин славен был в те незапамятные годы, когда я была ребенком и училась у Анны Абрамовны Шац, как романтический юноша. "Алеша Наседкин…" - мечтательно вздыхала Анна Абрамовна, не упускавшая возможности просвещать своих учеников по части истории пианизма. Восхищалась тем, как Алеша играет Чайковского и Шуберта. Время текло и текло. Романтический пыл молодости покрывался глянцем советской пианистической традиции. Традиция, как мы знаем, лучшая в мире. Выработавшая для себя и для нас очень короткое определение. Хорошая игра на рояле заключает в себе умение как бы пропевать лирические мелодии. Там, где они есть, добавили бы мы. (Так отец мой когда-то получил «пятерку» в мединституте за лаконичный ответ на билет: "Ревматизм". "Ревматизм, - сказал мой папа, - это образование узелков на соединительной ткани - везде, где она есть".
Музыкальное произведение в чем-то не отличается от ревматизма. Мелодические "узелки" образуются там, где выдыхается "пение на рояле" и возникает участок соединительной ткани. Алексей Наседкин начинает концерт с соль-минорной сонаты Гайдна. Как и его великий учитель, Генрих Нейгауз, Наседкин в высшей степени обладает искусством "пения на рояле". Жалобный голосок тольяттинского "Бехштейна", кабинетного рояля с благородным тембром, вздыхает, рассказывает, пропевает свою печальную соль-минорную повесть (что поделаешь, такая это тональность, соль минор - не захочешь, а вздохнешь жалобно). Но вот беда: соната Гайдна очень уж мелко нарезана. Чуть распоешься - натыкаешься на узелок мелких ноток, свивающихся в спутанный клубок или выливающихся крошечным водопадиком. В противоположность безбрежной шири русских песенных мелодий (ими обслушаемся еще во втором отделении, в фортепианной сюите Бородина галантный и разнообразный Гайдн не дает застывать в одном лирическом состоянии.
Наседкин пробрался через мелкое крошево сентиментальных вздохов, реверансов, всяческих кружев и бантиков, которыми переполнена соната, и с видимым облегчением перешел к любимым романтикам. Публика тоже расслабилась и блаженно жмурится. Шопен, Шуберт… Ток мелодической "крови" нигде не перебивается ревматическими узелками. Слушать легко и приятно. Считается, однако, что тут пианиста с разных сторон подстерегают опасности. Что нет ничего трудней шубертовской простоты, что надо остерегаться при исполнении Шопена впадать в ложный пафос, ложную чувствительность. С другой стороны, бойся, пианист, сухости и прозаичности. С третьей… Сколько их всего, сторон-то? С третьей, случается и такое: пианист играет - критики критикуют: "Не Шопен… Не шопеновским звуком играет" (откуда они только знают?!). С четвертой же стороны, в романтическую музыку пианист должен вкладывать свое "я", из своей индивидуальности, своего эмоционального опыта выкраивать патетические кульминации и элегические жалобы. Не будет этого - музыка не оживет, не затронет душу слушателя. Алексей Наседкин нашел баланс между индивидуальным и общепринятым, между традицией и исповедью собственной души. Благородный певучий звук, тщательное вымеренное и срежиссированное романтическое откровение… Глянец посверкивал. Романтическая свежесть, импровизационность, сиюминутность рождающегося вдохновения каким-то чудом зафиксирована была в этом классическом, эталонном, нейгаузовски-столичном Шопене.
Эталонным и классичным выглядел и поздний Скрябин. Полыхали столбы темного пламени Седьмой сонаты, струилась и стекала по мелодическим изгибам вся эта странноватая, изрядно приправленная идеями Блаватской теософско-эротическая мистика русского модерна. Стоп! Это уже не соната. Это обещанный программкой опус 57. Две пьесы: "Желание" и "Танец ласки". Но как будто звучал только "Танец ласки"? Видно, расчувствовавшись, я "Желание" прослушала. Было или не было? Вот загадка… Усугубляемая еще одной странностью. Сыграв сонату, Алексей Аркадьевич встал из-за рояля и обратился к публике. Не иначе, как хотел что-то о сонате сказать? Такое с пианистами бывает. Но не стал Наседкин много говорить. "Седьмая соната… - сказал он, - замечательное сочинение! Хоть вы и устали, но я позволю себе сыграть его еще раз". Сел и сыграл. Лучше прежнего. Заменив двадцатистраничной сонатой две странички "Желания"?
В антракте я обследовала нотный киоск, развернувший свои торговые операции тут же, в салоне. Среди замечательной литературы, "Дневников" Рихтера, книги Арнонкура, двухтомника Луцкера и Сусидко об итальянской опере лежало издание сочинений Наседкина. Несколькими своими прелюдиями он и завершил концерт.
Кроме нот и книг торговали и цветами. В больших напольных вазах стояли розы и гвоздики. Как это, в сущности, правильно! Ведь подарить исполнителю цветы хочется, а купить не всегда успеваешь. А бывает, вначале и не хочется - но расчувствуешься на концерте и пожалеешь, что без цветов пришла. А тут - вот они, под рукой. Слушатели тянулись к цветочным вазам, как муравьи к сахару. Покупали по одному, по три, по пять цветочков. И на протяжении всего концерта выходили со своими цветочками на сцену вручить Наседкину розу. Пианист складывал их на рояль, на стулья, уносил за сцену… Интересно, каков урожай был? Вот не догадалась подсчитать!
Галина КОНСТАНТИНОВА
