21 марта 2007 г.
Театр-центр юного зрителя "СамАрт" созвал своих поклонников на премьеру. Пластическая композиция, поставленная молодым режиссером Константином Богомоловым, учеником Адольфа Шапиро, могла бы называться "Матрица". Примерно это и означает название спектакля: "Палимпсест". Палимпсест - это пергамент, на котором пишется текст, потом стирается и пишется снова, поверх него может быть записан еще один слой, и еще…
Программка самартовской премьеры обещает: спектакль опишет круг и вернется в исходную точку. Откуда его, при желании, можно начать смотреть второй раз. Так я и поступаю: смотрю второй, потом третий раз… На прогоне, на генеральной репетиции, и сегодня вот, на премьере. Сюжеты, в которых конец впадает в начало, обладают странной притягательностью. Интересно, нравится ли белке крутиться в колесе? И если не нравится, почему она это делает? Откуда центростремительная сила, засасывающая во вращающийся круг жизни?
Зрители поливают этот спектакль слезами. Старшеклассники, их педагоги - люди вроде не сентиментальные - выходя из зала, говорят: «Обрыдались!» Я же, два раза поплакав, в свое третье посещение "Палимпсеста" от слезотечения удержалась. Меня спасло любопытство: как в спектакле распределено время?
А вот как. Из темноты, из кулисы, беззвучно появляется Он. Делает знак осветителю: да будет свет! Жизнь задвигалась, часовой механизм запущен. События следуют друг за другом, и мы с сочувствием следим, как предсказуемо чередуются фазы жизни, с неумолимостью тикают часы, отщелкивая счастливые и горестные мгновения. Происходит знакомство героев (имен у них нет, текста тоже нет. Вернее, есть - пластический, а не словесный). Пятнадцать минут прошло - четверть спектакля - и вступают Он и Она в счастливый брак. Еще пять минут (треть от всего времени действия - у Нее родится ребеночек. Половина спектакля тоже отмечена событием - ее смертью и перезапуском "Матрицы". То бишь переписыванием "Палимпсеста". Прошло две трети - новый ребенок рождается, три четверти - умирают Он и Она, плывут на облаке в небесах. Как точно размечено время! Какими правильными промежутками, как стрелки на огромных часах, движется время жизни!
Эти "часы жизни" - одно из действующих лиц спектакля. Правда, в программке этот своеобразный участник спектакля обозначен как желтый половник диаметром 7 метров. Загадочно… И не проясняется действием. Странные символы переполняют эту постановку. Могут истолковываться то так, то этак. В зависимости от воображения, эрудиции и жизненного опыта зрителей.
Но по порядку. Для начала появляется мужской персонаж пьесы. Он разворачивает посреди сплошной черноты семиметрового диаметра желтый матерчатый круг. Уж не циферблат ли это, по которому обречены двигаться стрелки нашей жизни? Нет, игра ассоциаций уводит нас в другую сторону. Еще до начала действия черный пол сцены слегка присыпан мукой. Хорошо раскатанное желтое "тесто" аккуратно разглаживают, подправляют рваные края. Блинчик? Лепешка для пирога? Нижний слой торта "Наполеон"? Что-то аппетитное, жизнеутверждающее - посреди черной пустоты небытия. Здесь, среди космического мрака, Он будет пытаться сориентироваться в пространстве, поместиться в серединке этого огромного желтого блина. Ох, как знакомо… Только вчера вот подобным же образом я делала блинчики с мясом… Правда, мясной фарш приходилось зачерпывать ложкой, сам он посреди блинного кружка не укладывался. А Алексей Меженный сам ложится. Так и представляешь себе: сейчас его завернут в это тесто. Ничего себе пельмешек! Вот и повар. Это Она: в белой простыне, повязанной наподобие фартука, с миской варенья в руках. Не все так просто: как утверждает программка, и Простыня, и 300 граммов Варенья - тоже своего рода действующие лица. Обещаны еще 1 кг риса, 0,5 кг муки, Три Очень Свежих Батона. Все это хранится в небольшом чемоданчике, все постепенно будет извлечено на свет и так или иначе употреблено.
Постепенно понимаем: и люди, и предметы в черной космической пустоте равно значительны. Благо, их так мало, что каждое зернышко риса, каждая горсточка муки наделяются символическим значением. На сцене разворачивается нечто наподобие мифа. А в этом мифе значимы и предметы. Как у Вагнера в его "Кольце Нибелунга": там ведь и шлем, и кольцо, и слиток золота, и меч, и замок богов - бесконечно глубокие лейтмотивы, они взаимодействуют, они равны людям.
А вот люди в "Палимпсесте" друг другу не равны. Он - схематичный человечек с растерянной улыбкой. Простенький персонаж комиксов, "ручки-ножки-огуречик - вот и вышел человечек" детсадовского рисования. Она (з.а. РФ Ольга Агапова - существо более сложное. Недаром женщина здесь - повариха, автор этой всемирной "стряпни", формирующая и выпекающая любовь, деторождение и жизнь.
Как пластически, без единого слова изобразить любовный дуэт? Белая Простыня снимается с бедер героини и торжественно расстилается на черном полу. Ложе любви! Осторожно уложив Ее на этот белый прямоугольник, Он мечет на лежащую женскую фигуру белые зернышки риса. Помним, помним: так Зевс оплодотворил Данаю, пролившись золотым дождем… Рис, съедобный герой "Палимпсеста", оказывается принадлежностью не столько Мировой Стряпни, сколько деторождения.
Батоны тоже съедят не сразу. Сначала их суют в белую простыню. Сверточек прикручивают к животу героини. Беременность! Работай, женщина, отбывай сначала легкий, а потом все более тяжелый труд вынашивания детей! Ольга Агапова принимается бегать по краешку "циферблата" (или он блинчик?). Пока она нарезает круги по периметру желтой лепешки, Алексей Меженный поднимает один палец, два, три. Отсчитывает месяцы беременности. Девять! Тяжело дыша, Она усаживается рожать. В голове всплывает торжественно-библейское: "Разверзает ложесна". Раздвигаются белые простынные края, и в родовом отверстии появляется головка батона. Мы-то думали, это пища! А это плоть от плоти Его, мужа. Его носик, глазки… С умилением рассматривая свое хлебное чадо, не утерпел папаша. Раз - и откусил кусочек! И вошел во вкус: рвет жадными зубами хлебную мякоть, макает разодранный на половинки батончик в красную вареньевую кровь. Зрелище устрашающее! Попахивает чем-то древним, жестоким - не то Хронос-время своих детей пожирает, не то одноглазый циклоп Полифем человечинкой подкрепляется.
Перезагрузка! Она умирает с горя. Он превращается в собаку и воет, воет, похоронив любимую женщину. "У-у-у!" - тоскливо тянет Меженный, сделав совершенно собачий ротик. Безутешный собачий плач, кажется, мертвых воскресит. А и правда ведь, воскрешает! Она переворачивается на бок. Привстает. Прислушивается.
Тяжело женщине с мужской особью! То детей ее пожрал. То вообще собакой обернулся! Приручай его теперь, а потом собачью умильную гримаску разглаживай, походку очеловечивай! Хлебцем прикармливай! Позвольте, но что это? Да он пульсирует, хлеб! В мякише зародилась жизнь! И опять беременность. И смерть пульсирующего эмбриончика. Теперь Он и Она - дряхлые старики. И горестный немой разговор над гробом ребенка. И переправа - в опустевшем чемоданчике - через Стикс, через реку, отделяющую живой мир от царства смерти. Сначала Он, потом и Она. И новая серия: опять беременность. И опять их двое: Она и ее сынок. Тут-то сюжету и конец приходит. И все возвращается к исходной точке. Желтый круг (он же - половник, он же и циферблат, и гигантский блинчик сворачивают. Остатки пищи складывают в чемоданчик. Меженный уносит их, исчезает в той же кулисе, из которой и появился. Агапова делает знак невидимому божеству - уберите свет! И исчезает в нахлынувшей тьме.
Зрители аплодируют как-то растерянно. Не так громко и долго, как обычно после самартовских премьер. А я пускаюсь изучать зрительское восприятие. Преподаватель литературы говорит: "Я три раза плакала!" Интересно, где? Я плачу в том месте, где умершие переправляются через Стикс. Сами себе и мертвые души, и перевозчик Харон. Невидимым веслом гребут. И потом - когда летят себе души на облачке. Вниз посматривают. Высоко. Холод. Посмертная вьюга завывает (этот посвист заоблачного ветра смерти сами же и изображают). А она, литераторша моя знакомая? Она под собачий вой заплакала. И она права. Действительно, звук среди безмолвия - сигнал к включению зрительского сопереживания. В беззвучном действе "Палимпсеста" каждый звук - на вес золота. Пожалуй, три важных момента включения звука отметим. Меженный воет - это раз. Два - души, окоченевшие в своем посмертном облачном рейсе, о еде беседуют. "!" - говорит Она. И тычет пальцем в рот. "Жрать", то есть. "?" - переспрашивает Он. Где, мол, я тебе тут возьму? Слов нет, есть только скрипучие, хриплые, противные крики. И, наконец, три - музыкальное оформление спектакля. Не звуки, а так, червячки какие-то извивающиеся. Пара-тройка бьющихся в тишине аккордов. Минимализм Филипа Гласса, кумир советской музыкальной интеллигенции София Губайдулина. Музыка без конца, середины и начала. Таинственная масса, из которой Господь Бог когда-нибудь, по неизреченной милости своей, вылепит ход времени, жизнь и смерть, свет и мрак. Пока же - хаос, тьма и муть, из которой все рождается, в которую все и уходит.
Олег КОНДРАТЬЕВ
